для этого баннера были использованы фотографии с сайта www.lordoftherings.net

Тоже вариант

by Джуд

 "Ты хотела видеть своего Бога?
Ты увидела своего Бога!"
(почти Саломея)

Подглядывать нехорошо, подслушивать нехорошо – это знают даже дети. Стыдно должно быть тому, кто лезет без спросу в чужую жизнь. А Мелькору было стыдно вдвойне – потому что читать мысли еще хуже, чем подглядывать и подслушивать. От этого-то стыда он и пытался оправдываться перед собой, что позволял себе заглядывать в душу только к тем, кто и так готов полностью открыться перед ним, не утаивая даже малейшего помысла и желания. Честно говоря, таких людей было всего двое. Гортхауэр, в чьем ласковом свете он мог согреться посреди любых невзгод… И Элхе.

То, с какой силой и отчаянием она любила его, повергало Мелькора в смятение. Разум подсказывал ему, что ее влюбленность пройдет с возрастом, но некое мрачное предчувствие рождало подозрения, что до того момента она может просто не дожить. А ее странное поведение в последнее время наводило на мысль, что она то ли что-то задумала, то ли что-то провидит.

Именно поэтому – только поэтому – Вала и решился заглянуть в ее сознание. И то, что он там увидел, заставило его просто-таки завыть от безнадежности и тоски. Великая Тьма, как же все предрешено и просто для этой девочки! Осенью будет война. Учитель сам выйдет в бой. Она будет защищать его и погибнет. Все. Другой судьбы для себя она не видит и к иному не стремится. Больше того – даже если что-то изменится, она все равно погибнет, потому что слишком убеждена в неизбежности и правильности этого. Так неизбежно сходит с гор лавина – тем ли, этим ли путем.

Элхе, девочка… Мелькор не знал знаменитой фразы «Мы всегда в ответе за тех, кого приручили», но его чувства вполне можно было описать этими словами. Все ученики были дороги ему, он хотел бы спасти всех, но перед этой девушкой, отличавшейся от остальных только своей любовью к нему, он словно был в особом долгу. Он не мог позволить ей умереть.

От мыслей трещала голова. С такими задачами Мелькору сталкиваться еще не приходилось. Спастись Элхе сможет только на востоке, если уйдет туда с беженцами. Но по своей воле она не покинет его, даже если он будет умолять ее на коленях или приказывать как Учитель. О том, чтобы увозить ее силой, не могло идти и речи, слишком это было неприятно, да и нет таких веревок, что нельзя развязать, и стражей, что нельзя обмануть. Она все равно вернется.

Значит, Элхе должна захотеть уйти сама. Но что же может пересилить в ней эту упрямую, глупую любовь? В отчаянии Мелькор уже не стеснялся заглядывать в души окружавших его эльфов, перебирая там все мысли и чувства, могущие оказаться полезными ему. Какие страсти движут ими? Какой долг перевешивает любовь?

Но, похоже, кто-то решил над ним поиздеваться: эльфы попадались сплошь молодые, успевшие познать в жизни только одну любовь, и, естественно, мыслящие ее самым главным чувством на свете. Ради любимого или любимой можно было забыть про отца и мать, покинуть дом, отказаться от самого дорогого…

Совсем рядом с любовью стояла верность ему, Учителю – но это был тупиковый вариант: убедить Элхе в том, что она докажет свою преданность ему, уйдя на восток, не удастся ни за что. Похоже, ситуация была безнадежной… но помощь пришла оттуда, откуда ее не ждали, и оказалась едва ли не страшнее варианта оставить все как есть.

В начале лета Мелькор пришел на небольшую вечеринку в поселок. Молодежь, как всегда, пела и танцевала, отцы и матери больше беседовали. Элхе, конечно, тоже была здесь – он просто физически ощущал на себе ее взгляд. С привычной уже тоской Вала смотрел на оживленные лица в поисках неуловимого ответа. Мнение юных он уже знал; мудрость зрелых будет для Элхе пустыми словами… Внезапно его взгляд выхватил из толпы удивительное женское лицо – озаренное изнутри ярким, строгим пламенем любви одновременно безрассудной и мудрой, всепоглощающей и дарующей смысл жизни. Женщина смотрела куда-то вниз; Мелькор проследил за направлением ее взгляда и увидел у нее на руках мирно спящего младенца. Это был момент истины.

Вала незаметно выбрался из толпы и быстро ушел – ему было необходимо как следует поразмыслить в одиночестве.

Решение было принято, но решимости не появилось. Для Мелькора это было странно: колебаться можно сколь угодно долго, но раз уж решил – так действуй! Но он не мог. Ему было стыдно, страшно, и мучила вина перед Гортхауэром, потому что, как ни крути, это было предательство. Измена.

Как же тяжело… Неужели нет другого пути? Похоже, нет. Времени оставалось все меньше – еще немного, и будет поздно.

Праздник Ирисов. Кому-то – чистая радость, кому-то – печаль и тревога предчувствий, кому-то – черный липкий страх. Хочется смести с себя все взгляды, как паутину, стать невидимым, раствориться, исчезнуть… Нельзя. Как звучит эта смешная поговорка? «Назвался груздем – полезай в кузов»? Вот именно. Потанцуй с Элхе, прими ее венок, улыбнись ей. Кривая усмешка перекосила лицо Мелькора: должно же быть хоть какое-то ухаживание… И самое главное – не смотреть в больные глаза Гортхауэра.

В июне темнеет поздно, особенно на севере, но вот уже засинели сумерки. Пора. Сколько можно тянуть?

Вала взял Элхе за руку – девушка вспыхнула – и повел ее прочь от круга танцующих. Она шла покорно и молча – то ли не понимала, что происходит, то ли так безоговорочно доверяла ему. От последней мысли Мелькора передернуло.

Крутая лестница. Темная и не слишком уютная комната – Мелькор ценил красоту, но на себя всегда почему-то не хватало времени. Дверь захлопнулась с каким-то похоронным стуком.

Несколько минут они неподвижно стояли посреди комнаты. Элхе была очень бледна, Мелькор не лучше. Снова застучала в висках отчаянная, паническая мысль: «Не могу! Я просто не могу! Это невозможно!»

Он уже почти повернулся к двери, чтобы открыть ее, но вместо этого наклонился к Элхе и поцеловал ее в губы. Девушка вздрогнула, но не отстранилась, и секундой позже ее холодные от страха руки обвились вокруг его шеи.

Закрыть глаза, зажмуриться как можно крепче, только бы не видеть… Ставшие вдруг неловкими пальцы никак не справятся с простыми застежками. Почему-то очень холодно, словно ветер с ледников морозит нагое тело. Надо быть ласковым, нежным, внимательным – но как это сделать через силу? Как заставить себя притворяться, если тело и душа кричат: «Не то!»? Надо.

Как будто какой-то туман перед глазами. Черты бледного лица на подушке размываются, плывут, серебряные волосы кажутся черными, и вот уже Гортхауэр улыбается ему шальной, сумасшедшей улыбкой… От острой боли в сердце Мелькор застонал, не сдержался; Элхе закричала – он так стиснул ее плечи, что хрустнули кости… И все. И все закончилось. Хвала Великой Тьме, все закончилось.

Мелькор был очень благодарен Элхе за то, что она не сказала ни слова. Молча оделась, пригладила растрепавшиеся волосы и вышла.

Валар не пьянеют… почти никогда не пьянеют. Свалить их с ног может только твердое намерение напиться плюс совершенно запредельное количество алкоголя. У Мелькора и того, и другого было в достатке, поэтому к утру он уже не мог встать. Хорошо еще хватило ума заранее закрыть наглухо все двери и окна. Он сидел на смятой постели, как был, нагой, только плащ накинул на плечи, пил, плакал, шептал что-то, просил прощения, иногда пел тихо какие-то простые нежные песенки, смеялся, обрывая себя на середине строки, и снова плакал. Если бы Гортхауэр был сейчас здесь! Выплакаться в его объятиях, вымолить прощение, уткнуться лицом ему в колени, смыть, счистить с себя липкую память о чужих прикосновениях, чужом запахе… Но Гортхауэра нет, он не решится побеспокоить учителя поздней ночью, а сам Мелькор не осмелится выйти из своей комнаты в таком состоянии.

Словно в грязи вывалялся с ног до головы – и ведь в своей же собственной грязи! А Элхе? Как он завтра посмотрит ей в глаза? Что она будет думать о нем? В очевидную ложь она не поверит, это точно. А сможет ли простить, понять? Ведь он же правильно поступил! Почему же так мерзко на душе?

Было уже совсем светло, когда вконец обессилевший от слез и вина Мелькор заснул на полу – он не мог лечь в постель, еще хранившую чужой запах.

Еще одна хорошая поговорка – «У страха глаза велики». Все оказалось гораздо проще и легче.

Гортхауэру он рассказал все сам. Тот так долго молчал и бледнел, что у Мелькора душа ушла в пятки, а потом сказал почти торжественно:

- Ты спас ее. Я знаю это наверняка. Как тебе пришло в голову такое простое решение?

Элхе несколько дней была сама не своя, дичилась, сторонилась от всех, а потом с ней произошла какая-то метаморфоза: она заулыбалась, невероятно похорошела и смотрела на окружающих гордо и с затаенным превосходством.

Лето шло своим чередом, но одним грузом на сердце Мелькора стало меньше. И когда осень принесла на своих ветрах запах войны и потянулись на восток обозы беженцев, с первым из них ушла Элхе – печальная, но полная решимости жить ради своего самого главного сокровища, которое она носила под сердцем.

А Мелькор и Гортхауэр готовились к последнему бою. Многое они знали наперед – их ждали боль и разлуки, потери и поражения, но в конце концов они все равно встретятся и будут вместе. И в битве Мелькору было легче от того, что на смертном поле оказалось на одну жертву меньше. Теперь он понимал – человеческая жизнь стоила уплаченной им цены.

… В сыром холоде подземных темниц Намо Мелькору на миг стало тепло и светло. Он неуверенно улыбнулся, не зная еще, что произошло, и в ту же минуту удивительно ясными серыми глазами посмотрела на Элхе его новорожденная дочь.

© Jude 27/06/02