для этого баннера были использованы фотографии с сайта www.lordoftherings.net

Марфа

by Джуд

Как хорошо – наконец-то все позади. Нет больше этой проклятой боли, и хотя все тело еще чуть ломит воспоминанием о ней, так легко, что хочется взлететь.

Торопиться некуда, можно полежать еще немного, хотя хочется поскорее выйти на свежий воздух. Снаружи уже утро – в щели между камнями начинает пробиваться свет, в кустах чирикает, пробуя голос, какая-то птаха. Да, пожалуй, я все-таки пойду – здесь мрачновато, да и холодно порядком.

Кажется, где-то здесь была дверь... Я шарю руками по стене, но дверь заложена большим камнем. Интересно, меня что, собирались оставить здесь насовсем? На долю секунды смешная клаустрофобия толкается в сердце холодным кулачком, но я тут же отгоняю ее: ведь я могу все! Однако камень не спешит разлетаться в пыль от моего толчка, и я долго пыхчу над ним, напрягая все силы, пока наконец не открывается узенькая щель, в которую я и вылезаю, изрядно ободравшись и вывалявшись в пыли.

Острый утренний холодок льется мне за воротник, и я с удовольствием потягиваюсь, глубоко дыша и заложив руки за голову. Солнце еще не взошло, но далекие верхушки гор уже золотые, и туман в низинах медленно тает.

Ноги стынут в росистой траве, под деревьями еще застоялся ночной холод, и я иду к дороге, еще не зная, куда направлюсь дальше. Вообще-то я бы не отказался поесть и надеть что-нибудь потеплее, но меня не тревожат эти мысли – все как-то очень легко и спокойно.

Мягкая прохладная пыль обнимает мои мокрые от росы ноги, и они сразу же чернеют. Чепуха – я почему-то совершенно уверен, что найдется человек, который мне их вымоет. Встает солнце, и я сразу же перестаю дрожать от холода. Все так тихо... В памяти гаснут все тяжелые и страшные воспоминания, я словно долго болевший человек, в первый раз вставший с постели. Мне хотелось бы стать одним из этих маленьких скромных цветочков у обочины дороги, что раскрываются сейчас, отряхивая листья от росы. Их рвут для своих венков девушки, щиплют пасущиеся козы, они далеки от всякого зла или обид, их не мучают угрызения совести, стыд, страх – если у них есть долг, то они выполняют его бессознательно, без гордыни и сомнений. Ладно, к чему все это? Теперь я свободен.

Позади слышен звук шагов и мягкий, тихий голос. Я оборачиваюсь – шагах в двадцати от меня медленно идет девушка, несет два кувшина с водой и поет себе под нос что-то простое и мелодичное. Я жду, пока она подойдет поближе, и говорю:

- Давай я помогу тебе.

Она останавливается, ставит кувшины на землю и пытливо смотрит на меня, отводя со лба прядь выгоревших волос. В ее взгляде нет страха или удивления – как будто она заранее знала, что встретит меня.

- Ну что же, помоги, - она чуть улыбается и подает мне свою ношу. У нее широкое, обожженное солнцем лицо, крепкие руки и неожиданно яркие прищуренные серые глаза с теплым и насмешливым взглядом. Она небольшого роста – всего по плечо мне – и, наверное, не старше пятнадцати лет, но в ней столько уверенности и силы, сколько нет во мне. Она подает мне второй кувшин и тем же низким, с хрипотцой голосом предупреждает:

- До моего дома далеко. Ты не устанешь?

Да... Пожалуй, устану. Кувшины неожиданно тяжелые и неудобные – и как это женщины умудряются носить их, да еще так грациозно? Впрочем, назвался груздем – полезай в кузов: я храбро улыбаюсь и чувствую, что мне не терпится сказать что-нибудь хвастливое о количестве перенесенных мной тяжестей.

- Меня зовут Марфа, - девушка смотрит на меня искоса и лукаво улыбается, видя мои успехи в единоборстве с кувшинами. – А тебя?

Я называю себя и в свою очередь спрашиваю:

- Ты не боишься одна в такую даль ходить за водой?

- А чего бояться? – она пожимает плечами. – Дорога знакомая, а от злого человека я удеру. Осторожно!

Этот окрик вырывается у нее, когда я оступаюсь и ледяная вода выплескивается мне на голову и за шиворот. Наверно, у меня и вправду дурацкий вид, потому что она хохочет до упаду, держась за бока и утирая глаза. Впрочем, мне ничуть не обидно, и мы продолжаем путь.

До дома Марфы действительно далеко, и я почти вползаю во двор, удивляясь про себя выносливости женщин, каждый день проделывающих такой путь. Войдя в ворота, Марфа вспоминает, что она хозяйка, а я гость, и мигом сбрасывает с себя всю насмешливость. Она деловито уносит кувшины в дом (моими стараниями воды в них осталось чуть больше половины) и почтительно спрашивает:

- Может быть, ты позавтракаешь со мной? Похоже, ты проголодался.

Я с радостью соглашаюсь. Марфа выносит из дома миску с водой, чистое полотенце и, опустившись на землю, моет мне ноги. Приятно чувствовать прикосновение ее теплых твердых пальцев и видеть, как сосредоточенно она хмурит лоб, размышляя, правильно ли исполняет долг хозяйки.

- Спасибо, - я улыбаюсь ей, и ее курносое смешное лицо освещается ответной улыбкой. Она смотрит на меня так, будто видит впервые, и вдруг, смутившись, убегает в дом, чтобы вернуться со всякой снедью, которую мы раскладываем на вытертой подстилке прямо на траве.

- Извини, что не приглашаю тебя в дом, - говорит Марфа, сноровисто разламывая на мелкие кусочки соленый сыр, - но там неприбрано и холодно. Здесь гораздо уютнее.

Мы приступаем к еде, и меня вдруг осеняет неожиданная мысль.

- Ты что же, живешь совсем одна?

- Нет... нет, - Марфа мрачнеет. Похоже, я, сам того не желая, задел ее больное место. Вот ведь осел!

- На самом деле я живу с братом, но он уже почти месяц не был дома. Он встретил какого-то бродячего пророка и ушел с ним. Он называет его учителем... Может, он и вправду мудрый человек, но у меня нет никого, кроме брата, и нехорошо отнимать его у меня! – она упрямо стукнула по земле кулачком и покраснела.

Кажется, я понял, о каком учителе она говорит... Тесен мир. Словно невзначай я спрашиваю:

- А как зовут твоего брата?

- Симон, - в ее голосе звучит настоящая нежность. – Он такой красивый и умный... Скажи, ты не встречал его нигде? Ты ведь, наверное, много путешествуешь...

Симон? Помню такого... Странно, я только сейчас разглядел, как похожи они с сестрой. Марфа стыдится своего порыва, но в ее глазах по-прежнему мольба. Я уверенно отвечаю:

- Встречал совсем недавно и даже разговаривал с ним. Я думаю, он скоро вернется к тебе. Он очень по тебе скучает.

Похоже, она сейчас заплачет. Этого еще не хватало! По-моему, легче гору свернуть, чем справиться с женскими слезами. Я неловко откашливаюсь, не зная, что сказать, и тут за воротами раздаются громкие голоса, и во двор вваливается толпа здоровых горластых парней – мои ученики. Симон подхватывает на руки и кружит в воздухе мгновенно забывшую обо мне Марфу, остальные, как у себя дома, разваливаются на травке. На меня, похоже, внимания никто не обращает, и когда Марфа спрашивает:

- А где же ваш учитель? – все, как по команде, вздыхают и опускают головы.

- Он... – голос Симона дрожит, - он умер.

- Не умер – убили! – мрачно рычит Петр.

На их лицах общее, одно на всех суровое и печальное выражение. Похоже, ребята и впрямь много пережили. Я встаю, подхожу поближе и тихо говорю:

- По-моему, вы не совсем правы...

Договорить мне не дают – поднимается такой гам, что хоть уши затыкай. Каждый тянется ко мне – потрогать: а вдруг я им приснился? Петр, как всегда, просто ревет от восторга: тише выражать свои чувства он не умеет. Маленький толстый Иоанн сложил руки и смотрит влюбленными глазами. Только вот кого-то не хватает... Стоп, а где же Иуда?

- А, - отмахивается, как от мухи, Андрей. – Удавился. Собаке собачья смерть.

Эх вы, ребята... Что же не уследили-то? Как нехорошо вышло...

И тут до Марфы, наверное, доходит, кто я. Она стоит, остолбенев от неожиданности, и я боюсь, как бы она не бухнулась передо мной на колени. Но ничего подобного: она краснеет, фыркает и, не удержавшись, звонко хохочет.

- А я-то... я-то тебя... заставляла... – она захлебывается от смеха и чуть взвизгивает. Симон хмурится.

- Что ты еще натворила? Выдеру!

Но Марфа не слушает его, а только смеется еще пуще, хлопая себя по коленкам:

- Ой, не могу! Рассказать же кому – не поверят: воду... таскать!

© Джуд 11.03.1997