|
Баллада о старике Хоттабыче
by
Аббат
Он страдал, бороды выдирая
пучок,
«Где ты, Волька, – о свет
безутешный очей,
Сколько сладостных подле тебя я
ночей,
Под кроватью провел!!!», - он
рыдал горячо.
«Этот мир так жесток, места нет
волшебству,
пионеров сменили «Идущие вместе»,
Помнишь Волька? забыл… Ведь твоей
же невесте,
В изумрудный браслет претворил я
листву…
Эта жизнь! - километры разодранных
лент,
Нет любви, я смешной и нелепый
старик:
Собираюсь в гей-клуб, надеваю
парик…
Где ты, Волька?!?» А Волька теперь
президент…
Он
заламывал руки, стучал головой
о холодный, жестокий, московский
асфальт,
поднимался, смотрел заворожено в
даль:
Башни, Кремль, Звезда… Он заохал
совой:
«Нет, не жить мне здесь больше,
уеду в Стокгольм,
Скандинавы, серьезны, суровы…
как Волька…
В моей жизни сонату заменит пусть
полька,
А арабских поэтов, французишка
Поль… (ммм!)»
Север встретил лучами белесой
луны,
И Хоттабыч на крышу взобрался
уныло,
Размышляя о фьордах,
курганах-могилах
Этой мрачной, но все же
прекрасной, страны.
Только чу! – удивленье и даже
испуг,
Неужели на крыше живет трубочист?
Малый домик. И шаг точно партия в
вист –
ближе, ближе – ведь в домике,
может быть, друг.
На мгновенье в окне промелькнувшая
тень…
Старый маг, будто столб соляной
замерев,
(показалось – поют соловьи на
заре)
полюбил (разглядел он). Ночь стала
как день.
Что за чудо на крыше живет!
Красота!
Там мужчина - в расцвете,
упитанный в меру!
Уж и Волька забыт. Точно в новую
веру –
С головою в любовь, позабыв про
лета!
Шаг – что крылья растут за спиной
старика,
Миг – без стука ворвался он в
хлипкую дверь,
Позабыл сотни лет безвозвратных
потерь,
Мниться: счастье пусть раз, но
зато на века!
И не видит Хоттабыч, что взор, как
ножи,
у того, кто мечтой его сердце
зажег,
перед кем быть готов был рабом и
пажом,
кто вдохнул в него молодость,
новую жизнь.
А хозяин, убрав от испачканных губ
(что хранили еще вкус вишневый
варенья)
плюшку, молвил: «Ночное ты сгинь
наважденье!»
(просто голоден был оттого-то и
груб)
Но Хоттабыч не слышал. Он понял:
пора!
Восхвалял и мотор, и жужжащий
пропеллер,
Сладко пел о любви (и сирены так
пели),
М. Кузмин, Андре Жид, и Уайльд, и
Сократ –
О любви! пусть порочной (что
грустно, - поныне)…
(За которую в ад шли – (скрипели
оковы) –
- но любили, безудержно, снова и
снова)
О любви, что не смеет назвать свое
имя!
Только Карлсон тут разъярился, как
демон:
На устах незабвенное слово:
«Малыш!»
Взорвалась, будто Боинг,
стокгольмская тишь,
И не кровь, а цианистый калий по
венам.
«Похотливый старик! Руки прочь от
меня!
Иль упрешься ты в дуло холодной «Беретты»!
Что слащавость твоя мне! На скупые
обеты
Малыша я все сласти готов
обменять!»
Присмирел тут Гасан, тихо молвит:
«Внемли.
Да, старик. Значит, многое в жизни
видал,
Знай, любовь – то не страсти
мощнейший накал, -
То весь ужас и вечное счастье
Земли.
То блаженство страданий, страданье
блаженств:
Целовать ту стопу, что тебя
втопчет в грязь,
Целовать те уста, что тебе шепчут:
«мразь»
Твердо знать – не бывает других
совершенств.
Если хочешь убей – от себя не
гони,
Тебе стану собакой, презренным
рабом,
Никаких не гнушаться, клянусь я,
работ,
Своим телом согрею я ноги твои…»
И, замолкнув, старик – (миг, как
тысяча казней) -
Ждет ответа, от боли глаза уж сухи
«Все, что дорого – шепчет – сейчас
ты похить!
Что угодно, но лишь не отказ,
нет…»
«Мне такая любовь ни на цент не
нужна, -
Ему Карлсон с усмешкой в губах
отвечал,-
Малыша жду, покинь-ка мой скромный
причал,
Тут житейское дело, какого рожна,
Ты пришел?» Молча скрылся за
дверью несчастный старик,
И, согнувшись, биение сердца лишь
слыша,
Понял все, здесь кончается жизнь,
или о! просто стокгольмская крыша.
(Тишину ни один не разбил больше
крик)
Эпилог.
Закрыл глаза и скинул кимоно,
Чего-то сердце бьется не спокойно,
Нет не бюджет, и право же не
войны...
Он вспомнил: молод был – ходил в
кино,
И был старик, и что-то было право,
Не как у всех, и возраст был не
важен,
(была любовь!), но не был он
отважен…
Была статья – другие были нравы.
Старик любил – отчаянно и верно,
Он позволял, ведь маги – это сон,
Потом очнулся (полюбил!) и… Вон!
Прочь старика! шальные были нервы…
Он испугался, чувств, себя, любви.
Любовь он поменял на континент
(Одна шестая суши – Президент!).
«Приду, Хоттабыч, только позови!»
-
он крикнул. И Хоттабыч мог
услышать,
Где бы он ни был, где бы ни
бродил;
Но Волька (ВэВэПэ) сидит один.
В Стокгольме слишком узенькие
крыши.
|
