|
Горькие травы
by Киссур Белый Кречет
…Он смотрел в лицо склонившегося над ним
Учителя счастливыми и виноватыми глазами, не замечая на родном
этом лице ни крови, ни ран; смотрел, пока не начали тяжелеть
веки – и травы ветра поднимались вокруг, он слушал их
серебристый лунный шепот – и пел тростник, горькие травы
принимали его, прорастали сквозь него, и сердце его билось в
ладонях весеннего ветра…
Изначальный еще несколько мгновение
вглядывался в спокойное лицо Ученика – и вдруг бессильно сполз на
пол, так и не выпустив руки фаэрни…
…Гортхауэр пришел в себя. Лунный луч
проливался серебром сквозь прозрачные оконца витража – а сквозь
синие и красные тек рубиновым и сапфировым потоком. Гортхауэр
перевел глаза на потолок, пытаясь различить во мраке узоры
соцветий, потом повернул голову и краем глаза ухватил серебристое
пятно на полу – разметавшуюся копну белоснежных волос…
- Учитель!
Только сейчас он понял, что пришел в себя от
того, что его ладонь высвободилась из покойного, надежного тепла –
руки Учителя. Изначальный отдал ему все свои силы – и сам лежал
теперь, беспомощный и прекрасный. У Гортхауэра саднило горло – не
от раны. Совсем не от раны.
- Учитель! – он опустился над телом Мелькора
на колени. В ушах опасно зашумело – он не смог бы сейчас поднять и
переложить на постель высокого Тано, чье тело было телом рослого,
сильного мужчины…
Гортхауэр впервые поймал себя на том, что
думает именно о теле Тано. О том, как оно дивно сложено и
прекрасно, сколько в нем силы и грации. Он никогда прежде не
интересовался ни его, ни своим плотским естеством – и вот сейчас,
когда тело впервые вышло из повиновения и готово было отторгнуть
дух, он впервые понял, как много оно значит, сколько мук причиняет
учителю величайший его подвиг, сделавшийся всем привычным:
воплощение, облечение в почти настоящую человеческую плоть. Как
было бы просто, если бы они ограничились тем, что делала другие
валар – фана, телом как оболочкой, видимой одеждой для духа, не
знающей ни боли, ни усталости – платью не больно, когда его рвешь…
Тано, один Тано и его ученики следом, облеклись настоящей плотью,
принимая на себя боль мира… Его обожженные руки… такое прекрасное,
израненное лицо… Гортхауэр взял ладонь Мелькора и прижался губами
к ее тыльной стороне, потом покрыл поцелуями всю руку, каждый
палец, избегая прикасаться только к ране – чтобы не причинять
новой боли. «О, если бы я мог исцелить тебя, как ты меня исцелил!
О, если бы мои поцелуи закрыли твои раны, если бы твое страдание
сменилось хотя бы толикой блаженства… Я мог бы дать его тебе…»
Ворот куртки Мелькора был распахнут, и
глубокий вырез рубашки открывал ключицы и ямку между ними, под
горлом. Не помня себя, Гортхауэр сделал то, на что не решился бы,
будь Мелькор в сознании. Он склонился и поцеловал Учителя в эту
впадинку, наслаждаясь ощущением прохладной, нежной кожи под своими
губами – о большем он не мог даже мечтать…
Когда он поднял голову, краска бросилась ему
в лицо: глаза Мелькора были открыты.
- Почему ты сделал это, тъирни? – прошептал
Изначальный.
Гортхауэр опустил глаза, но через миг снова
вскинул их, напомнив Мелькору те, давние дни – доспех суровой
холодности разлетелся как от удара, и глазам Изначального предстал
все тот же горячий, отчаянный мальчик.
- Потому что я люблю тебя, Тано. Потому что я
хочу быть с тобой, одним телом и душой хотя бы однажды! Только
прошу, не думай, что мною движет похоть. Просто – душа моя
принадлежит тебе, и тело хочет того же. Прогони меня, накажи, убей
– но не молчи теперь!
Но Мелькор опять промолчал и прикрыл глаза.
- Я знаю, - торопливо, взахлеб проговорит
Гортхауэр, - что ты мой отец, что это противоестественно…
- Отчего же, - прошептал Мелькор. – Я ведь
сотворил тебя. Сотворил, а не родил. Я тоже люблю тебя, Гортхауэр.
Мальчик мой. Как долго я тебя ждал. Как долго…
Он поднял руку, обнимая фаэрни за шею, его
пальцы вплелись в волосы ученика. Губы Гортхауэра были мягкими и
горячими, губы Мелькора – твердыми и прохладными. Их робкое
соприкосновение перешло в настоящий поцелуй: Гортхауэр скользнул
языком по губам Мелькора, ощутив ответную ласку его языка. Потом
они оторвались друг от друга и, улыбаясь, застыли – глаза в глаза.
Обоим одновременно пришла в голову мысль о том, в каком нелепом
положении они сейчас находятся.
- Встань, Учитель, - Гортхауэр потянул его
за руку. – Пойдем на постель.
Мелькор поднялся и сел на край постели.
Гортхауэр помог ему сбросить сапоги, после чего осторожно развел в
стороны его колени и пробрался между бедрами, обняв Учителя и
целуя его грудь сквозь одежду. Сквозь тонкую ткань проступили
контуры отвердевших сосков Валы. Мелькор на мир прервал эти ласки,
обняв Гортхауэра и прижав его голову к сердцу.
- Ты делал это с кем-нибудь прежде? – тихо
спросил он. – С мужчиной, женщиной?
Гортхауэр покраснел от стыда.
- С волчицей, - признался он сдавленным
шепотом. – Я долго пробыл в облике волка, Учитель… Я был безумен…
- Ни слова больше, - Мелькор положил пальцы
на губы фаэрни. Гортхауэр обхватил эти тонкие пальцы губами и
долгий, чувственный поцелуй заставил Мелькора замереть.
- А ты, Учитель? – спросил фаэрни, отпуская
его руку. Мелькор покачал головой.
- Нет. Никогда.
- Выходит… Выходит, мы оба – девственники, -
засмеялся Гортхауэр, запрокинув лицо. – Ведь мой опыт – не в счет.
Мелькор засмеялся в ответ, и их губы снова
сомкнулись в поцелуе. Каждый наслаждался новым, незнакомым доселе
ощущением.
Несколькими движениями рук Гортхауэр снял с
Учителя куртку. Черный бархат, шитый серебром, шурша, сполз на
пол. Пальцы ученика расстегнули пояс, тяжелые серебряные звенья
тоже соскользнули к ногам. Робкими, неверными движениями, он
поднял рубашку Мелькора. Едва присохшие рубцы в бледном свете,
заливающем постель, казались черными.
«Если мы начнем, эти раны снова откроются…»
– с горечью подумал Гортхауэр. В глазах его закипели слезы и он
осторожно, почти не касаясь, провел губами вдоль самого большого
из шрамов. Стон… Гортхауэр вскинул голову и напряженное блаженство
на лице Мелькора убедило его в том, что это был не стон боли.
- Ещё, - прошелестело тише шепота ветра в
камышах. Гортхауэр вытер глаза и одарил Учителя еще одним поцелуем
– страстно, почти яростно сжав губами сосок. Мелькор застонал
громче и откинулся на спину.
- Ты еще слаб, Учитель – забеспокоится
Гортхауэр.
- Нет… Нет… Просто… это так ново… - он обвил
руками шею ученика и губами осушил его слезы. Потом встал в
постели на коленях и снял рубашку через голову. Белые волосы
рассыпались по обнаженным плечам, холодная луна чеканно
обрисовывала каждый мускул – и больше всего на свете Гортхауэр
сейчас желал ощутить это тело рядом с собой, над собой, в себе…
Пальцы Мелькора скользнули под его рубашку,
смяли подол – приподнявшись, Гортхауэр помог Учителю высвободить
себя из объятий легкого льна, которые теперь казались слишком
душными. Он прижался к Мелькору еще теснее, чувствуя его грудь на
своей груди, потом легким нажатием рук Учитель заставил его лечь и
Гортхауэр забился в судорогах наслаждения, когда губы Мелькора
прошли по его телу сверху вниз, легко прихватывая кожу.
- Я смотрел на тебя так часто, - сказал
Мелькор, выпрямившись и осторожно лаская Гортхауэра пальцами. –
Смотрел и не видел, как ты прекрасен. Позволь мне увидеть тебя
всего.
Гортхауэр мог ответить только стоном. Но
Мелькор понял его правильно: да! Да, да, да!
Тонкие и сильные пальцы развязали тесьму
штанов, прохладный воздух коснулся обнаженной, пламенеющей плоти…
О, как это было невыносимо прекрасно! Он лежал, закрыв глаза,
обнаженный под взглядом Учителя, не в силах скрыть своего желания,
не в силах сопротивляться…
- Каким я был слепцом, - горько прошептал
Мелькор. То, что произошло потом, исторгло крик из груди
Гортхауэра – крик, какого не могла бы вырвать страшнейшая из
пыток, но легко вырвала безумная ласка: Мелькор коснулся губами
самого сокровенного, самого пылающего места, огненного средоточия
желаний… Прохладное и сухое прикосновение губ сменилось жарким и
влажным, язык Учителя касался таких точек, что, не будь у
Гортхауэра той власти над плотью, которая дана фаэрни, он бы
испустил семя прямо сейчас.
- Нет, нет, - шептал он, - лаская волосы
Мелькора, не в силах сказать остального: не ты должен целовать
меня и принимать внутрь, а я – тебя! – Нет, любимый… - в то время,
как все его естество кричало: да! Мелькор ласкал его бедра, его
грудь, и вскоре он уже не в силах был больше сопротивляться –
пронзив все его существо невыносимым блаженством, его семя
высвободилось.
…Он открыл глаза и увидел стоящего над собой
Мелькора – обнаженного, прекрасного, счастливого. Его напряженное
естество казалось огромным – под стать его росту – и вздрагивало в
такт ударам сердца. Гортхауэр сел и приник к нему в поцелуе. Это
была всего лишь благодарность – свой долг Учителю он хотел отдать
не так.
- Ты уверен, что хочешь этого? – осторожно
спросил Мелькор, когда Гортхауэр перевернулся на живот и встал на
локтях и широко раздвинутых коленях, опираясь грудью о подушку. –
Твой вход кажется мне таким маленьким… - Учитель провел пальцами
по ложбинке между ягодицами фаэрни, потом более решительным
движением погрузил средний палец в трепещущее отверстие. Гортхауэр
выгнулся и застонал.
- Я боюсь сделать тебе больно, - прошептал
Мелькор, обнимая ученика, лаская его спину и маленькие, твердые
мускулистые полушария.
- Я люблю тебя, - прошептал Гортхауэр. – Я
хочу этого…
- Хорошо, - согласился Мелькор. Его руки
заскользили по самым сокровенным местам Гортхауэра – по бедрам, по
животу, по мужскому естеству, начинающему пробуждаться к жизни под
этими ласками. Палец Мелькора снова проник сквозь тугое кольцо
мышц, потом Гортхауэр ощутил теплую влагу – язык?!!! Не успел он
удивиться, как все его тело содрогнулось от боли: одним сильным,
резким движением Мелькор проник внутрь. Его огромное естество
заполнило Гортхауэра целиком, казалось, он не может даже вздохнуть
– но не от боли, а от наслаждения, которое последовало за этим
мощным толчком, проникшим до самой чувствительной, самой нежной
точки.
- Я же говорил, - прошептал Изначальный.
- Нет… - сквозь стон ответил Гортхауэр. –
Нет, Учитель… Совсем не больно… Ещё…
Теперь Мелькор двигался плавно, осторожно,
хотя и все так же сильно. Гортхауэр не мог даже стонать от
переполнявшего его счастья – он принадлежал Учителю весь, до
конца. Ладонь Мелькора стиснула его пульсирующий уд, теперь оба
двигались быстро и резко, словно в танце, словно в битве…
Гортхауэр опять достиг освобождения первым – его семя ударило в
ладонь Мелькора; несколькими мгновеньями позже и Учитель замер на
высшей точке упоения – Гортхауэр чувствовал внутри себя биение
члена, испускающего семя такими же долгими, прерывистыми бросками,
каким долгим и прерывистым был стон, исходящий из груди Учителя.
Потом их единство распалось – оба упали рядом на покрывало,
продолжая ласкать друг друга – медленно и благодарно.
- Для девственников, - промурлыкал Мелькор,
- мы справились неплохо, а, ученик?
…Льир постучал. Подождал немного, потом
осторожно приоткрыл дверь и шагнул в зал.
Зала – не было.
Был – туман, призрачные полотнища,
колыхавшиеся на неощутимом ветру, волны неживых полупрозрачных
трав, медленные тени чужих слов, и сквозь туман проступали стены –
неверное мерцание, мертвая зыбь, до жути, до холодного озноба
нечеловеческое, чужое, чуждое… И сердцем этого были - двое.
Не люди.
КОНЕЦ |
