|
Яблоко
by
Джуд
Я иду по улице. Весеннее
солнце заливает стены домов, вокруг с гомоном носятся дети,
неторопливо прошла молодая женщина с кувшином на плече... Это –
счастье.
Меня никто не замечает. Может
быть, я невидим? Но это все равно, я же человек – снова человек.
Как хорошо вернуться! Я знаю, что прошло только пять дней, но это
могли быть и пять веков... Какая разница? Все осталось так же – и
солнце, и весна, и играющие дети. Только все зло, что было в мире,
исчезло, растаяло, как снег в апреле.
Впереди слышен шум. Там,
наверное, праздник: как приятно слышать эти молодые, звонкие
голоса! Я выхожу на площадь и всматриваюсь в пеструю толпу.
Она собралась кругом, в
центре пустое пространство, а в нем мечется человек. Он не
пытается выбраться, он кидается к каждому зеваке, пытается
объяснить что-то сорванным хриплым голосом, но в ответ слышен
только смех, десятки рук снова выталкивают его на середину, и
летят, летят безжалостные камни, и от каждого попадания у него
вырывается короткий болезненный стон. Он шатается, еле удерживаясь
на ногах, все его тощее тело – сплошная рана, грязная одежда висит
клочьями, а в глазах – безумный огонь. Наверное, он действительно
сумасшедший, но неужели из-за этого можно устраивать такую
кровавую потеху? Значит, ничего не изменилось – по-прежнему есть и
зло, и непонимание, и жестокость?
Мне становится грустно.
Неужели ничто не изменит этот мир? А девушка рядом со мной, совсем
юная, почти ребенок, яростно визжит:
- Предатель! – и,
размахнувшись, с силой швыряет свой камень. Алые брызги летят во
все стороны, и тут же толпа подхватывает этот вопль: «Предатель!
Убийца!». Еще один камень – почему-то я вижу все как во сне –
летит медленно, вращаясь в воздухе. Слышен мокрый хруст, и
перебитая рука повисает как плеть. Видно, что человек вот-вот
потеряет сознание; он жадно хватает ртом воздух и вдруг
выкрикивает хрипло и страшно:
- Убейте меня!
Тишина, потом резкий смех, и
еще один камень летит ему прямо в лицо. У него подкашиваются ноги,
он медленно сползает в горячую пыль и остается лежать неподвижно.
Может быть, он уже умер. Но нет – камни все еще летят, и от
каждого удара окровавленное тело слабо содрогается.
И тут мной овладевает
невероятный, бешеный гнев. Он душит меня, застилает чернотой
глаза; я влетаю в круг, расталкивая толпу, и кричу что-то – может
быть, ругань, потому что у меня нет сил говорить нормально.
Похоже, я все-таки не невидим, потому что люди пятятся, закрывают
глаза, как от яркого света, падают и бегут, и через минуту мы уже
одни на пустой площади – я и сумасшедший «предатель».
Я становлюсь на колени, беру
его тонкую, неимоверно грязную руку. Пульс такой слабый, что его
трудно нащупать, но все-таки несчастный еще жив. Любой врач сказал
бы, что его минуты сочтены, но я не для того спасал его от толпы,
чтобы теперь бросить умирать.
И вот я встаю и, напрягая все
силы, тащу его к кривому дереву на краю площади, под которым
синеет жидкая тень. Мои пальцы погружаются во что-то отвратительно
теплое и липкое; он удивительно тяжелый – или это я такой слабый?
– голова его беспомощно мотается. Кудрявые темно-рыжие волосы
прилипли к залитому кровью лицу. Я смотрю на них, и вдруг начинает
ныть в груди, словно от смутного воспоминания... О чем? Понятия не
имею; но словно бы я уже видел этого человека, и было что-то
очень, очень важное...
Ну да ладно, сейчас не время.
Я сажусь на узловатый корень, кладу руки ему на виски и закрываю
глаза. Трудно сосредоточиться, все время наплывают какие-то
посторонние образы, как сны – весна, зеленый цветущий сад, много
людей, все смеются, а один – печален. У него рыжие кудрявые волосы
и глубокие синие глаза, которые ищут меня в толпе – беспокойно,
настойчиво, с тоской и болью.
Боже! Боже мой! Я вспомнил.
Вспомнил все, что было – и его тоже. Единственный друг,
единственный, кто любил меня, единственный, с кем бы я не хотел
встретиться сейчас.
Я открываю глаза – да,
никакой ошибки нет, это действительно он. Немудрено, что я не
узнал его сразу – эти пять дней изменили его больше, чем пять лет.
Нос заострился, как у мертвеца, щеки впали так, что под кожей
обрисовываются зубы, красивые кудри спутались и все в грязи. Как у
меня болит сердце! Мы не должны были больше никогда встречаться:
что это – случайность или судьба? Но я спасу его, а потом уйду
прежде, чем он узнает меня.
Как мало у меня осталось
сил... Как тяжело – раньше мановением руки я мог бы стереть в
порошок гору, а сейчас у меня темнеет в глазах и к горлу
подступает противная тошнота. Неужели я не справлюсь? Нет...
нет... нет, я должен. В конце концов, я так хочу!
Наконец-то... Сейчас он
придет в себя. Надо встать и уйти, но я весь как выжатая тряпка.
Ладно, наверно, не так уж и важно, увидимся мы или нет. Хотя...
ох, ничего-то я не знаю! Будь что будет.
- Ты? – едва слышный хриплый
шепот. Широко раскрытые синие глаза впились в меня с ужасом и
изумлением. Он порывается броситься прочь, но я хватаю его за
плечи и чувствую, как он дрожит, словно от страха.
- Пожалуйста, останься, -
говорю я, и он затихает. Ужас на его лице медленно сменяется
недоверием, а потом немым восторгом. Он берет меня за руку,
склоняется над ней, словно хочет поцеловать, но не целует, а
прижимает ее к груди и говорит совсем тихо:
- Ты правда живой?
Грустно и смешно видеть
столько любви в этих сияющих глазах. Как ему будет тяжело здесь, а
взять с собой я не могу – не имею права. Да и что бы он стал там
делать? От себя не убежишь, а со мной ему быть нельзя. Люди должны
иметь перед собой ясный пример – вот это хорошо, а это плохо. Черт
возьми! Какая подлая игра – и мы оба ее заложники. Только за мою
роль полагаются цветы и аплодисменты, а за его – свистки. Как же
все-таки иногда паршиво бывает на душе!
- Что с тобой? Чем ты
огорчен?
От его радости не осталось и
следа, теперь он весь внимание, смотрит мне в лицо тревожно и
вопросительно. Что я могу ответить?
Я улыбаюсь и отвечаю первой
пришедшей в голову ложью:
- Все в порядке. Просто устал
и проголодался.
Его лицо огорченно
вытягивается.
- У меня нет еды, -
сокрушенно признается он. – Хочешь, я пойду стяну где-нибудь
хлеба?
- Ни в коем случае. Сейчас мы
все устроим.
Я протягиваю вперед руку, и
на ладони появляется большое желтое яблоко. Здесь таких не бывает,
и ему лучше не знать, где оно выросло.
Он с недоумением глядит то на
яблоко, то на меня, то на небо – наверное, прикидывает, не оттуда
ли оно упало. Это выглядит так забавно, что я не могу удержаться
от смеха, и он смеется вместе со мной. Я пытаюсь разломить яблоко
пополам, но мне это не под силу.
- Может, ты попробуешь? – я
передаю яблоко ему, и тут все темнеет у меня перед глазами, мир
вокруг несется вихрем призрачных образов и распадается.
Я сижу на траве в чудесном
саду. Солнце золотит деревья, усыпанные плодами. Птицы не поют, не
слышно журчания ручья – все заглушает невероятно мощный, идущий
отовсюду голос. Он обращается ко мне. Медленно падают суровые,
тяжелые слова: нарушил... зачем... недостойно... наши планы...
Этот голос должен проникать в
самые глубины моего существа, потрясать его до основания, но я
даже не слушаю. У меня болит сердце: я не знаю, из-за чего, но мне
тяжело... так тяжело.
А далеко-далеко отсюда, в
большом городе, под кривой смоковницей на краю площади сидит
бедный Иуда. Он держит в руках большое желтое яблоко и плачет.
© Джуд. 02.02.1997
|
